Стараясь подавить импульс страха, Манадо подумал: “Вот и я так же выгляжу”, и он сразу же почувствовал себя лучше. Страх исчез.

Стоя рядом с ним, Формутеска посмотрел на часы и еле слышно прошептал:

— Десять третьего. Неплохо.

Манадо улыбнулся.

— Я готов хоть сейчас, — прошептал он. Формутеска ответил ему улыбкой:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Неприятно, что нам придется ждать. — Он оглянулся. — Впрочем, мы можем устроиться здесь вполне удобно.

Улыбка Манадо медленно погасла. Удобно. Ждать. Хорошее настроение исчезло так же быстро, как и пришло. Он посмотрел наверх, на отверстие, которое была почти неразличимо теперь, когда фонарик был внизу. “Как в могиле”, — подумал он.

— Сядь, — прошептал Формутеска, уже сделавший это. — Я хочу выключить свет.

Манадо сел, и они оказались в полной темноте. Им пришлось оставить открытым отверстие шахты, и теперь холодный, сырой воздух спускался вниз, к ним. Манадо поежился.

Глава 4

Патрик Каземпа не мог уснуть. В последнее время так было всегда. Сидя в маленькой комнате, расположенной в задней части верхнего этажа, которую он сам называл “бессонной” комнатой, он непрерывно раскладывал пасьянс. Он никогда не жульничал, редко достигал успеха, результаты записывал в блокнот, лежавший тут же, справа от него.

Дома, в Чиданге, у него никогда не было бессонницы, никогда. Во всем виноват климат; он знал это давно — сырой и холодный климат Европы и Северной Америки плохо действует на него. Как только он отправляется к северу от Дхабы, бессонница начинает одолевать его. Для нормального сна ему нужны теплые тропические ночи.

Еще два месяца. Он не был уверен, что выдержит это. Джозеф слишком поторопился, это очевидно. Ему следовало подождать еще месяца три, он должен был получше составить свое расписание. И что же получилось? Эти бриллианты, оцениваемые в семьсот тысяч долларов, уже здесь, а они все уподобились обезьянам, сидящим на верхушках деревьев и ждущим охотника, который заметит и застрелит их из-за кустов. От этих мыслей не уснешь, даже если и не страдаешь бессонницей.

А все дело в том, что полковник Джозеф Любуди болван. И его сестра Люси, на которой он женился только из честолюбия, такая же дура, как и ее братец, иначе все они не оставались бы здесь. Им следовало бы, захватив с собой бриллианты, находиться сейчас в Акапулько и жить там под другим именем в богатстве и безопасности. И спать спокойно.

Но нет. Пришлось остаться в Нью-Йорке, этом безобразном и ужасном городе, ведь это настоящее кладбище, сырое и мрачное. Неудивительно, что в таком месте никто не может заснуть. Придется провести здесь еще два месяца, пока братец Люси не сделает следующего нелепого шага и будет схвачен и разорван разъяренной толпой на куски, которые затем погребут на каком-нибудь кладбище для бродяг. Только тогда они смогут улететь в Акапулько, не раньше.

“Джозеф сумеет улизнуть, — не устает повторять Люси. — Вот увидишь”.

Чушь!

Уверен, что ему это не удастся. Все, что полковник делал до сих пор, было ужасно глупо, и только чудом можно объяснить, что он до сих пор не попался. Разве разрешат его враги покинуть ему Дхабу, не пересчитав вначале правительственные ножи и вилки? Чепуха! Джозефа уже можно считать трупом — Патрик Каземпа знает это наверняка.

Но сказать об этом Люси прямо он не мог. Лишь намеками, вокруг да около, старался он объяснить ей это; если бы он прямо предложил Люси исчезнуть вместе с бриллиантами, ей пришлось бы выбирать между братом и мужем, и у него не было уверенности, чью сторону она бы взяла.

Поэтому оставалось только ждать. Здесь, в Нью-Йорке. Ждать без сна.

Кажется, пасьянс не сходится. Вздохнув, Каземпа собрал карты и начал их тасовать. На его часах было два часа сорок пять минут. Может быть, удастся соснуть до четырех. Хотя вряд ли. Покачав головой, он снова стал раскладывать карты.

Раздался какой-то взрыв.

Каземпа поднял глаза, держа карты в левой руке. За окном было все так же темно.

Это где-то близко, очень близко. Неужели в самом здании?

Сигнальный звонок не прозвучал, значит, дело не в передних или задних дверях. Когда здание было превращено в музей, а хранитель, который жил постоянно в этой, предназначенной для него, квартире, оказался ненужным, была установлена сигнализация для защиты от ночных грабителей. Когда система включена, любая попытка открыть двери должна вызвать сигнал тревоги в спальне владельца музея. Каземпы решили вообще не отключать сигнализацию, и за все время, пока они жили здесь, звонок раздавался только два раза; каждый раз это было тогда, когда Гонор приводил посетителей; первый — несколько недель тому назад, второй — как раз сегодня после полудня. Если бы этот взрыв означал, что кто-то пытается проникнуть через двери, раздался бы сигнал. Поэтому если взрыв произошел в здании, то где-то в другом месте.

Где же?

Каземпа бросил карты на стол и встал. Подошел к двери, открыл ее и прислушался.

Ничего.

Открылась соседняя дверь, и в коридоре показался его брат Альберт; хотя вид у него был заспанный, в руках он держал пистолет.

— Что это?

— Не знаю. Слушай.

Братья, стоя напротив друг друга, напряженно вслушивались. Очень похожие, оба небольшого роста, приземистые, толстые, но, несмотря на внешнюю неуклюжесть, весьма подвижные.

Еще один взрыв, более сильный. Как если бы взорвалась граната или даже что-то еще помощнее.

И опять в здании.

— Черт возьми! Это внизу! — воскликнул Альберт.

— Пошли!

Когда они двинулись к лифту, открылась еще одна дверь, и раздался голос третьего брата, Ральфа:

— Что случилось?

— Оставайся здесь! — крикнул ему Каземпа. — Мы посмотрим, что происходит внизу.

Лифт был на месте; Каземпа нажал кнопку, двери распахнулись.

Они вошли в кабину!

— До самого низа? — спросил Альберт.

— Конечно!

Альберт нажал кнопку первого этажа, двери закрылись, они начали спускаться.

Каземпа услышал над собой какой-то слабый звук. Он поднял голову — прямоугольное отверстие на потолке становилось все шире. Он увидел устремленные вниз глаза, затем руку, потом вдруг что-то полетело внутрь.

Граната!

— Нет! — закричал он, отшатываясь в сторону. Кабина лифта внезапно стала очень узкой. Оба брата застыли в ужасе, никто не мог даже пошевелиться.

Но то, что упало сверху, не взорвалось. Оно просто разделилось на две половинки, из которых начал подниматься вверх желтоватый дым.

Альберт что-то кричал, Каземпа не мог понять что. Но он и так знал, что происходит: что это газ, что он в мышеловке и что спасения нет. Но он не мог с этим смириться. Грубо оттолкнув брата, он бросился к кнопкам лифта. Он не будет дышать; он действительно задержал дыхание, хотя в первые несколько секунд после распада этой штуки он уже сделал несколько вдохов. Альберт оседал вниз, преграждая ему путь к двери, почти повиснув на его груди. Каземпа заскрежетал зубами, отшвырнул брата и приложил пальцы к кнопкам.

Если бы удалось остановить лифт! Если бы успеть открыть двери! Если бы суметь выбраться отсюда!

К горлу подступала тошнота, темнело в глазах. Он чувствовал, как с каждой секундой убывают его силы. Перенеся всю тяжесть тела на пальцы, он нажал ими сразу все кнопки.

Лифт медленно останавливался. В глазах рябило. Упавший на пол Альберт своим телом придавил ему ноги.

Двери кабины начали открываться. Медленно, словно у него в запасе вечность. Он увидел смутные очертания полутемного второго этажа. Затем снова зарябило в глазах, руки заскользили вниз, вдоль гладкой стены кабины лифта. Он попытался сделать шаг вперед, но колени его подогнулись. Они сгибались все сильнее и сильнее.